Am
Я был и слаб, и уязвим, дрожал всем существом своим,
A7                        Dm
Кровоточил своим больным, истерзанным нутром.
Dm                         Am
И, словно в пошлом пупыри, огромный лоб возник в двери
E                                Am
И озарился изнутри огромным недобром.
A7                          Dm
Но властно дернулась рука: «Лежать, лицом к стене!»
G                            C
И вот мне стали мять бока на липком топчане.
Dm                           Am
А самый главный сел за стол, вздохнул осатанело  \
Dm            Am        E           Am                 2 раза
И что-то на меня завел, похожее на дело.         /

Вот в пальцах цепких и худых смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом под дых, на печень-бедолагу.
Когда давили под ребро, как йокало мое нутро,
И кровью харкало перо в невинную бумагу.
В полубреду, в полупылу разделся до нага,
В углу готовила иглу не старая карга.
И от корней волос до пят по телу ужас плелся:
«А, вдруг, уколом усыпят, чтоб, сонный, раскололся?»

Он, потрудясь над животом, сдавил мне череп, а потом
Предплечье мне стянул жгутом и крови ток прервал.
Я, было, взвизгнул, но замолк, сухие губы на замок,
А он кряхтел, кривился, мок, писал и ликовал.
Он в раж вошел, знакомый раж, но я как заору:
«Чего строчишь?! А ну покаж секретную муру».
Подручный, бывший психопат, вязал мои запястья,
Тускнели, выложившись в ряд, орудия пристрастья.

Я терт и бит, и нравом крут, могу в разнос, могу в раскрут,
Но тут смирят, но тут уймут, я никну и скучаю.
Лежу я голый, как сокол, а главный шмыг, да шмыг за стол,
Все что-то пишет протокол, хоть я не отвечаю.
Нет, надо силы поберечь, а то ослаб, устал.
Ведь скоро пятки станут жечь, чтоб я захохотал.
Держусь на нерве, на чеку, но чувствую – отвратно,
Мне в горло всунули кишку, я выплюнул обратно.

Я взят в тиски, я в клещи взят, по мне елозят, егозят,
Все вызнать, выведать хотят, все пробует на ощупь.
Тут не пройдут и пять минут, как душу вынут и замнут,
Всю испоганят, изомнут, ужмут и прополощут.
«Дыши, дыши открытым ртом. Да выдохни – умрешь».
«У вас тут выдохни, потом на вряд ли и вздохнешь».
Во весь свой пересохший рот я скалюсь: «Ну, порядки!
Со мною номер не пройдет, товарищи-ребятки». 

Убрали свет и дали газ, доска какая-то зажглась,
И гноем брызнуло из глаз, и булькнула трахея.
И он зверел, входил в экстаз, приволокли зачем-то таз,
Я видел это как-то раз, фильм «В качестве трофея».
Ко мне заходят со спины и делают укол.
«Колите, сукины сыны, но дайте протокол!»
Я даже на колени встал, я к тазу лбом прижался,
Я требовал и угрожал, молил и унижался.

Но туже затянули жгут, вон, вижу я, спиртовку жгут,
Все рыжую чертовку ждут с волосяным кнутом.
Где-где, а тут свое возьмут, а я гадаю, старый шут –
Когда же раскаленный прут, сейчас или потом?
Шабаш калился и лысел, пот лился горячо!
Раздался звон, и ворон сел на белое плечо.
И ворон крикнул: «Never more!» - проворен он и прыток.
Напоминает прямо в морг выходит зал для пыток.

Я слабо подымаю хвост, хотя для них я глуп и прост:
«Эй, за пристрастный ваш допрос придется отвечать!
Вы, как вас там по именам, вернулись к старым временам,
Но протокол допроса нам обязаны давать».
И я через плечо кошу на писанину ту:
«Я это вам не подпишу, покуда не прочту!»
Мне чья-то желтая спина ответила бесстрастно:
«А ваша подпись не нужна, нам без нее все ясно».

Сестренка милая не трусь, я не смолчу, я не утрусь,
От протокола отопрусь при встрече с адвокатом.
Я ничего им не сказал, ни на кого не показал,
Скажите всем, кого я знал, - я им остался братом!
Он молвил, подведя черту, читай, мол, и остынь.
Я впился в писанину ту, а там одна латынь.
В глазах круги, в мозгу нули, проклятый страх – исчезни.
Они ведь просто завели историю болезни.