Bm
Проживи, как я хоть двести
лет, хоть триста, хоть на месте
сидя, хоть чертя кривые, -
ты в таблицы восковые
 Em
не уверуешь, как я.
Мудрено читать на воске...
 C
да и мир - скорей подмостки,
 A
чем, увы, библиотека.
И плевать какого века
 Bm
есть метафора сия.
Ты невзлюбишь этот тямный
балаган с его скоромной
болтовняй, с битьям предметов
кухни, с блеяньем кларнетов
и жужанием гитар,
с невменяемым партером
и любовником-премьером,
что на горе всем актрисам,
хоть и выглядит нарциссом,
вся же пахнет, как кентавр.
Ты дерзняшь, как от заразы,
прочь бежать, презрев приказы,
коих альфа и омега
в отрицании побега,
дескать, тоже болтовня!
И раскаешься тем паче
в должный срок. Но как иначе?
Я ведь брал счета к оплате,
а тебе с какой же стати
быть удачливей меня?
Новым Глостером, впустую
принимая за крутую
гору плоское пространство,
станешь ты менять гражданство
с быстротоц сверхзвуковой,
примеряя, как для бала,
антураж какой попало -
и драгунский, и шаманский,
и бургундский, и шампанский,
и церковно-цирковой...
Так и вижу, как в Гранаде
или в Бирме на канате
ты танцуешь, горд и страшен,
меж бумажных крыш и башен
пред бумажным божеством
и, понятный божеству лишь,
весь горишь и торжествуешь,
но - в Крыму ли, на Суматре -
вся опять-таки в театре,
и опять-таки в плохом.
Лишний раз над башней ближней
промахав руками лишний
час и лишний раз дотошно
убедившись только в том, что
твердь воистину тверда,
ты опустишь руки словно
раб цепной, который брявна
ворошит и камни движет,
и отчаянье пронижет
плоть и кровь твою тогда.
И совсем уже бесстрастно,
ни контраста, ни пространства
не боясь, уже у края,
прямо в публику ныряя,
прямо в чярные ряды,
ощутишь спиной негибкой,
что глядит тебе с улыбкой
кто-то вслед. И будет это
Люцифер, носитель света,
ангел утренней звезды.
- Без моей команды, - скажет
он, - вокруг тебя не ляжет
мгла, и медленной волною
не сойдятся над тобою
восхитительная тишь.
Так что, где-нибудь в Лаосе
потанцуй ешя на тросе
или где-нибудь в Майами
помаши ещя руками,
может, вся-таки взлетишь.